Дагиды - Страница 20

В этот момент загремели колеса. Поезд остановился. Вокзал был так близко, что пассажиры, стоя у окон, видели нас превосходно. Будь у нас длинная палка, мы бы до них дотянулись.

— Много поездов проходит? — поинтересовался я.

— Пустяки, два или три.

— В год?

— Нет, в день.

Он почти задохнулся от смеха, проглотил слюну с хлюпом, подобно раковине, втягивающей воду, вытащил мокрый платок и погрозил мне пальцем:

— А вы иронист. Любите пошутить, не отрицайте, я вижу. Я и сам был очень горазд на шутки до того, как меня постигло несчастье. — Он мгновенно помрачнел. — Но теперь я живу совсем один и… вы понимаете…

Мы между тем подошли к лестнице.

— У меня теперь не хватает времени на остроумие. Обратите особое внимание на весьма незначительную изношенность ступенек. Один влиятельный архитектор из числа моих друзей посетил недавно виллу и сделал следующее замечание: «Усталость дома определяется по усталости лестниц». Обратите внимание — ступеньки в отличном состоянии.

Пока мы поднимались, престарелый энтузиаст не переставал сопеть, шумно глотать слюну, вытирать губы. Его подозрительный, бегающий взгляд выражал крайнее усердие и настороженность, что отнюдь не повышало моего настроения. Я ощутил неловкость, даже некоторую враждебность.

Когда мы достигли второго этажа, комментарии просто градом посыпались. Какой торговый агент получился бы из этого человека, если бы вместо старомодной виллы ему поручили продавать пылесосы или медицинские словари!

— На потолках ни единой трещины, заметьте, несмотря на бомбардировки во время войны, заметьте. А как нежно, как бесшумно функционируют краны! Дивные шпингалеты обеспечивают идеальную бесшумность открывания и закрывания окон. Полы, стены, ванная, туалет — все чисто, прочно, содержится безукоризненно, — истинный рай, беспрерывное наслаждение.

Бывший высокопоставленный чиновник подпрыгивал, махал руками, дергался во все стороны.

— Заметьте, месье, толщину стен! Сравните с этими современными перегородками. Моя жена — бедняжка, верно, улыбается, глядя на меня оттуда, сверху, — всегда удивлялась моему восторгу. А как же иначе? Ведь я в свое время принимал здания для управления. Опыт у меня огромный, заметьте.

Мы поднялись выше и миновали несколько пустых, очень чистых комнат, и, разумеется, по мере восхождения улучшалось состояние лестниц.

— Я убежден, считаю необходимым заметить, что их никогда не перекрашивали. Работа начала века. Скажите мне, умоляю вас, кто в наши дни способен с таким мастерством имитировать мрамор и его прожилки? Да! Это работа истинных художников.

Когда мы свернули в довольно темный коридор, экскурсовод остановился и пристально посмотрел мне в глаза. Казалось, он решил прозондировать мою честность, прежде чем доверить нечто важное. Очевидно, исследование его вполне удовлетворило, поскольку он положил руку мне на плечо с трогательным дружелюбием. У меня появилось омерзительное чувство, будто меня сейчас либо обманут, либо начнут угрожать.

— Мне предстоит честь принять вас у себя.

Его глаза блестели странным и зловещим возбуждением. Он трясся, точно в лихорадке. Когда он достал ключ и попытался дрожащей рукой сунуть его в замочную скважину, у него ничего не получилось. Наконец открыл дверь и пригласил меня войти. Я стоял в нерешительности.

— Прошу вас, месье, проходите, — он улыбнулся, на сей раз мучительно и принужденно. — Вот моя берлога. С тех пор как умерла жена, я почти не выхожу из этой комнаты. Я меланхолик, в сущности.

В довольно просторной комнате стояла железная кровать, украшенная медными шарами и покрытая розовым стеганым одеялом. На стенах пять-шесть семейных фотографий. Из мебели только стол, где лежало несколько луковиц и несколько старых номеров «Конференции». На вешалке для полотенец висели помятые черные брюки. Была еще ковровая молитвенная скамейка, над которой порядком потрудилась моль. Напротив окна — большой стенной шкаф. Старик стоял около него с видом отчаянной решимости.

Не знаю почему, но мне почудилось, что, если я заинтересуюсь этим шкафом — захочу, к примеру, его открыть, — он раскинет руки, как революционер на баррикаде, и вдохновенно заорет: «Стоять! Ни шагу вперед!»

У меня, конечно, не было никакого желания открывать шкаф. Мне, напротив, хотелось очутиться за сотню лье отсюда — или по крайней мере на улице, только бы подальше от этого дома, слишком пустого и слишком чистого.

Я осматривался не из любопытства, а, странно сказать, чтобы найти выход в случае опасности. Я чувствовал стесненность, тревогу, даже страх. Старик стоял у стенного шкафа бледный и отчужденный, с дрожащими губами. Его страшные скрюченные пальцы вызывали в памяти распятия Грюневальда. И вообще этот безжалостный, стерильно чистый дом напоминал какую-то Богом проклятую клинику, в которую приезжают только ради встречи со смертью. Он, видимо, пересилил себя и улыбнулся.

— Вы теперь можете убедиться — я живу скромно, как отшельник. Внизу маленькая кухня. Здесь моя комнатенка, келья, можно сказать. У меня очень умеренные вкусы, как вы, вероятно, заметили. А что еще можно делать в этом. огромном доме? А что еще остается делать, я вас спрашиваю, вас!

Его голос сбился на крик, углы рта дергались, длинная судорога исказила лицо. Самое странное… он всерьез спрашивал меня и нетерпеливо ждал ответа. Мне, понятно, было нечего сказать.

— Ну, откуда я знаю. Можно открыть семейный пансион.

— Никогда! — завопил он, словно исступленный сектант. — Я свободный человек.