Дагиды - Страница 72

— Здравствуйте, дядя Прокоп! — радостно крикнула Вера. — Вы пришли на урок?

— Добрый вечер, маленькая фея! Вы угадали.

Мара подошла к зеркалу и прижала к ранке, откуда еще сочилась кровь, скомканный платок.

— Что случилось? Вы поранились? — спросил Прокоп.

Наступило неуютное молчание. Мара не знала, что отвечать. Она не смотрела на Прокопа и в то же время избегала жадных и пристальных глаз Веры.

— Это все мое кольцо… Я поцарапалась…

— Лгунья! — злобно заявила Вера. — Лгунья! Я сейчас скажу, что произошло. Пусть он знает!

— Вера, умоляю, помолчи!

— Нет! Слушайте, дядя Прокоп! Она дурная женщина. Она приставала ко мне, хотела обнять… Да-да! Обнять и поцеловать. Тогда я укусила ее… В шею… Вот почему кровь…

Прокоп проклинал себя за несвоевременный визит. Он пробормотал:

— Ну зачем же! Сделать так больно своей лучшей подруге…

Вера вызывающе смотрела на него. Мрачный огонек сверкнул в ее глазах.

— Она приставала ко мне… Она извращенная женщина…

Мара не отвечала. Она лежала ничком на тахте и рыдала.

Прокоп почувствовал, что краснеет. Его не очень-то убедило объяснение, но разве узнаешь толком, что произошло? Надо поднять глаза, встретить проницательный взгляд Веры, произнести конкретные слова, самая мысль о которых его ужасала. И потом: разве можно разобраться в отношениях двух женщин? Да и кому нужен его вердикт?

— Вам надо вернуться домой, маленькая фея, — сказал он мягко и примирительно. — Родители волнуются. Будьте доброй девочкой и попрощайтесь с Марой ласково. Вы причинили ей боль.

Вера подошла и протянула руку Маре Георгиевой. Женщина, лежащая на тахте, повернула свое красивое, залитое слезами лицо и жестоко укушенную шею.

— До свидания, Мара, — сказала девочка с безразличием, весьма неожиданным после подобного инцидента. — Скоро увидимся.

Ее рот злобно скривился, и в глазах снова сверкнул беспощадный огонек. Ее прощание прозвучало как холодный вызов или угроза.

Мирон Прокоп подождал, пока хлопнет дверь, подошел к окну послушать удаляющиеся шаги и затем подсел к Маре. Он принял роль невольного арбитра со спокойствием, удивившим его самого, слегка погладил ее по руке и спросил:

— Что это за дикая история?

Она привстала, вытерла покрасневшие глаза и посмотрела ему прямо в лицо.

— Мирон, вы доверяете мне?

— Конечно. Безусловно.

— Я знаю. Тогда слушайте: не верьте ни единому слову этой несчастной девочки.

— Конечно, не верю. Но откуда ее раздражение, грубость? Объясните, Бога ради.

Я не могу ничего объяснить. Впрочем, это вообще не очень объяснимо. Я не хочу ее обвинять. Я слишком привязана к ней. — Она немного поколебалась. — Кстати, говоря, вы тоже…

— Я?

— Да, Мирон, вы. Не возражайте. Я уже давно догадалась. Что ж, вполне естественно — девочка обворожительна. Я поддалась ее очарованию так же, как вы, и не стыжусь…

— Знаете, это не одно и то же.

— Это одно и тоже, уверяю вас.

Мирон решил, что ее слова звучат довольно загадочно. Хотя разве познаешь глубину вещей с помощью жалкого фонарика простых слов? Да и глубину сердца человеческого… Он опустил глаза.

— Будьте осторожны, Мирон. Никогда не теряйте контроля над собой. Вы играете в ужасную игру. Девочка, которую я люблю, которую мы оба любим, эта девочка… демон.

— Мара…

— Вы еще молоды. Жизнь только началась для вас и улыбается вам. Увы, я совсем в другом положении. Поверьте моему выстраданному опыту. Бегите от нее, есть еще время. Она принесет вам только несчастье.

Наступило тягостное молчание.

— Зачем драматизировать? — сказал наконец Прокоп. — Вера почти ребенок…

— Ребенок, у которого нет души.

— Чушь. Литература.

Он подумал: «Ревность… Ревность… Она хочет удалить меня от Веры. С какой целью? Чтобы сохранить ее или чтобы сохранить меня? Кому Мара считает нужным протежировать? Девочке, которая укусила ее при непонятных обстоятельствах, или другу, который может стать соперником? Решительно, женщин понять невозможно!»

Мара Георгиева встала, прошла на середину комнаты, резко повернулась. На бледном и трагическом лице неестественно блестели глаза. Она скрестила руки на груди.

— Смерть. Эта девочка приносит смерть…

* * *

После долгих и бесплодных раздумий Мирон Прокоп счел за лучшее освободиться от этого женского влияния — двойного и противоречивого. Он перестал ходить к Маре и перестал видеться с ее юной подругой: попросту удрал, устрашенный сомнением и тайной. Он снова поселился у Камило Томпы, благо тот не любопытствовал ни о чем.

Твердое решение держаться подальше от неизвестной опасности отнюдь не устранило переживаний острых и мучительных. Если образ Мары — пророчествующей и несчастной — поблек в его воспоминаниях, то мысль о маленькой фее сверлила беспрерывно. Но куда девались дружелюбие, симпатия, покровительственное отношение к девочке? Его грезы ныне отличались назойливым, навязчивым, фантастическим характером. Он вообще сожалел о встречах с Верой, о наивной и сентиментальной канве их разговоров. Ему пришлось признаться себе в том, что зловещее и неотвязное «искушение» — или что-то в этом роде — медленно и неотвратимо вползает в жизнь и превращает ее в нервное и сумбурное прозябание. Он начал страдать. Ничто не могло его отвлечь, развлечь, придать мыслям другое направление. Очень часто по вечерам, после горького и нудного дня, он принимался бродить вокруг дома, где совсем недавно квартировал подле Веры. Шагал взад и вперед под закрытыми окнами. Прислонившись к стене, прижимался пылающей щекой к штукатурке. Эти минуты не приносили облегчения, поскольку он вполне осознавал глупость такого поведения и к тому же боялся, что его заметят. Более того: он принялся следить за ней, пожирая глазами торчащие белокурые косички, аппетитные, словно витые палочки желтого прозрачного сахара. Он уверял себя, что надо издали провожать ее в школу, оберегать от опасностей, охранять от возможной агрессии взрослых мальчишек. Но истина все-таки не ускользала от него: элементарная жестокая ревность гнала, заставляла терпеливо ждать под дождем конца занятий, отворачивать глаза, чтобы не пробудить внимания прохожих, многих из которых он уже узнавал.